На улице часовые все еще обсуждали ночные события.
— Дьявольские места. Кто его мог взять? Рашке говорит, что они ничего не слышали. А ведь снег скрипит при каждом движении.
— Кто может знать, — мрачно пробормотал другой. — Разве тут поймешь что-нибудь?
И они все чаще озирались.
Казалось, вот заскрипел снег, явственно заскрипел, вот уже почти слышны шаги. Оглянешься — и ничего нет. Вокруг луны стал вырисовываться туманный светящийся круг. Световые столбы, колонны триумфальной арки медленно угасали, меркли.
— Вроде потеплело, — заметил один из солдат.
— Куда там потеплело! Я только и жду, что у меня уши отвалятся. На воздухе еще ничего, но как войдешь в избу, посидишь в тепле, ну, как огнем жжет.
— Отморозил, наверно.
— Конечно, отморозил. И ноги тоже болят, как сумасшедшие. Начнется оттепель, будут живьем гнить.
— Тебе же лучше, отправят в госпиталь.
— Да, как раз отправят! Малера отправили? А у него ноги черные, как железо.
Кайма вокруг луны все расширялась, густела, выделяясь молочной голубизной на прозрачном небе.
Они ходили взад и вперед по улице.
— А та баба все еще в сарае?
— Там.
— Замерзнет к утру.
— Если потеплеет, не замерзнет.
— Паршивая работа — мальчонка, баба…
— А ты бы чего хотел? Этакая баба так тебя двинет в бок, что и дохнуть не успеешь… а хуже всего мальчишки. Всюду пролезет, всюду вотрется. Их сюда шпионить присылают.
Они помолчали минуту.
— Я бы это все иначе… Вроде как капитан в той деревне, помнишь?
Курносый кивнул головой.
— Видишь ли… Никогда они не станут на нас работать, уж я их знаю. В конце концов их все равно придется уничтожать, так уж лучше сразу. Было бы много спокойней.
— Всех?
— Всех. Ты же видишь, что это за люди. Совсем маленькие дети, и те сагитированы, нам уж их не перевоспитать. Да и зачем — напрасный труд. Это — другие люди и такими уж и останутся.
Солдат вздохнул и ничего не ответил.
Радужные столбы погасли. Ветки на деревьях у дороги зашелестели. С них посыпался мелкий снег. Месяц заволокся туманом и сквозь него светил тускло и бледно.
Снег под ногами скрипел, но уже не издавал скрежета. Погода молниеносно менялась. Стеклянная прозрачность неба заволоклась серым дымком, ветер усиливался, поднимая в поле длинные бичи снега.
Издали от засыпанной снегом равнины приближался, нарастая, странный шум.
— Что это?
Они остановились, прислушиваясь. Шум усиливался, рос и вдруг обрушился на деревню протяжным воем. Деревья закачались, затрепетали всеми ветками. Ветер рвал с земли сыпкий снег, разбрасывал его, метал им по воздуху, отовсюду сыпалась серебристая, сухая мука. Часовые едва передвигались, согнувшись, выставляя вперед головы. Когда они поворачивали и ветер дул им в спину, итти было легко, их несло, как на крыльях. Но он непрестанно менял направление, кидался справа, слева, пересекал дорогу, вздымал из снега высокие столбы, вытягивал их ввысь и вдруг обрушивал на землю, рассыпая белым пухом.
— Ну, и зима! Теперь начинается метель. В такую вьюгу и не увидишь ничего.
И оба, как по команде, оглянулись через плечо. Но дорога была по-прежнему пустынна.
Ванда Львовна Василевская, «Радуга», 1942 год